Фрагменты книги «Жизнь Анри Матисса (1869-1954). Человек с Севера, Художник Юга» (Молодая гвардия, 2011, серия ЖЗЛ). Продолжение.
НАЧАЛО ЗДЕСЬ.

Ко дню рождения Матисса.

3.

Щукин прибыл в Париж на несколько дней в июле, чтобы увидеть «Розовую мастерскую» и «Семью художника». Он купил обе картины, но стал сомневаться, подходит ли для них небольшая, слабо освещенная комната, которую он собирался украсить этими панно в своем особняке. Поэтому он решает пригласить Матисса в Москву, чтобы художник смог сам оценить подходящее пространство для картин. <…> Когда они, наконец, прибыли 6 ноября (24 октября по русскому календарю) после четырех дней в поезде, Москва выглядела для Матисса как европейский город, пересаженный на огромную азиатскую деревню с весело раскрашенными деревянными домами, современными роскошными витринами магазинов и грязными, немощёными улицами. К этому времени Щукин предоставил свой дом для своей коллекции, которая была регулярно открыта для публики и была уже завещана им городу. В салонах, где висели картины преимущественно французских художников от импрессионистов до Сезанна, Гогена и Пикассо, всё ещё устраивали концерты и приёмы, но, в сущности, старый дворец Трубецкого на Знаменской был теперь первым в мире постоянным музеем искусства модерн. Это было длинное, низкое здание восемнадцатого века с конторами на первом этаже и гостиными этажом выше, к ним вела знаменитая лестница, для которой Матисс написал два панно. Щукин нервничал, когда они приблизились к лестнице, из-за пятна красной краски, которой он прикрыл гениталии флейтиста в «Музыке», но, к его великому облегчению, Матисс мягко заявил, что это не делает большой разницы (через двадцать три года он будет безуспешно пытаться убедить представителей Советской власти смыть это пятно).

Он знал достаточно хорошо, что вступил на поле сражения, и вскоре он понял, если не сделал этого прежде, каким выдающимся стратегом был Щукин. Получив два панно год назад, их новый владелец пришёл в ужас, как и его друг, коллекционер Илья Остроухов, кто помогал ему распаковать картины. Остроухов счёл Щукина почти выжившим из ума, когда тот, вместо того, чтобы немедленно отправить картины назад, закрылся с ними и долго в одиночестве изучал их. Он рассказывал позже, что потратил недели, проклиная себя, во-первых, за то, что купил их, иногда почти рыдая от страданий и ярости, понимая, что он должен подавить свое собственное отчаяние прежде, чем он сможет справиться с реакцией окружающих. И он практически сразу же приступил к действию по двум направлениям. С одной стороны, он немедленно отправил несколько новых заказов Матиссу в Испанию. С другой, он начал показывать панно конфиденциально некоторым самым блестящим молодым критикам Москвы, объясняя, что необходимо терпение, чтобы заставить сложную живопись раскрыться, сделаться доступной. «Вы должны жить с картиной, чтобы понять её… Вы должны позволить ей стать частью Вас». Только тогда картина, сначала показавшаяся неудачной, отвратительной или гротескной, раскроет свой истинный смысл и ритм. Особенно мучительно было объяснять этот процесс наиболее консервативным друзьям, таким как Остроухов и Александр Бенуа, чья осторожная пропаганда помогла бы нейтрализовать негодование светских кругов Москвы. В то время, когда Матисс прибыл в Москву, люди всё ещё по привычке насмехались над Щукиным. Но его наиболее искушенные гости начали испытывать удовольствие от пикантности «Танца» и «Музыки» в этом элегантном особняке с мебелью, обитой светлым шёлком, лепными карнизами в стиле рококо и швейцаром в ливрее («Матисс – такой контраст, он производит эффект острого перца»).

В первый день Матисса в Москве Щукин привел его в дом Морозова, где было ясно, что даже хозяева признали ошибкой «Историю Психеи» Дени. Два русских коллекционера были близкими друзьями, но контраст между смелостью Щукина и относительно безопасным выбором Морозова бросался в глаза. На следующее утро Щукин организовал встречу корреспондента московской газеты «Время» со своим гостем, кто изложил цели своего творчества, объясняя предпосылки своей работы, а также признался, что полюбил с первого взгляда русские иконы. Это интервью задало тон всему визиту. Матисс сразу стал знаменитостью. Люди стремились пообщаться с ним. Труппа, специально исполнившая «Пиковую даму» Чайковского, устроила затем приём в честь знаменитого гостя. Поэты и философы аплодировали, когда он появился в зале Свободного эстетического общества. Артистический мир собрался в самом модном кабаре Москвы «Летучая мышь» Никиты Балиева для шумного чествования художника, которое завершилось на рассвете показом картины, изображавшей почётного гостя на пьедестале, окруженного кольцом полуобнаженных дам, выражающих своё восхищение, под названием: ПОКЛОНЕНИЕ ВЕЛИКОМУ АНРИ. Матисс старался сохранить свою сдержанность северянина («Я не собираюсь позволить вскружить себе голову», писал он домой на третий день: «Ты знаешь меня»). Он был оглушен, тронут и прекрасно понимал, кто ответственен за такой приём. «Щукин ещё более растроган, чем я – для него это триумф».

Этот московский визит превратил коммерческие отношения между художником и коллекционером в нечто, более подобное сотрудничеству. Матисс ещё не успел придти в себя, как Щукин предложил новый заказ беспрецедентного масштаба – целый ряд декоративных картин, чтобы повесить их «над натюрмортами» в гостиной. За неделю они окончательно обсудили детали, измерили поверхности и договорились об одиннадцати картинах, восемь из которых были большими по размеру, чем оговоренные контрактом Матисса с Бернхеймами. Щукин будет платить 6000 франков за каждую картину, предоставляя выбор сюжета Матиссу, кто набрасывал идеи на огромном листе бумаги, приколотом непосредственно к стене. Это была царственная манера деловых отношений. «Это полностью освобождало меня от обязательств перед Бернхеймами», писал Матисс, чьё отношение к ним было постоянно омрачено подлым оппортунизмом дела с Пюви де Шаванна. Щукин, напротив, заявлял о своей цели однозначно: «Я хочу, чтобы русские люди поняли, что Вы – великий художник». Он планировал добиться этого с той же силой энергии и видения, с какой он превратил торговую компанию отца в ведущее текстильное предприятие России.

Матисс никогда не встречал прежде организаторских способностей такого порядка. Он никогда не видел ничего подобного заразительной восторженности, испытываемой посетителями, кому Щукин лично показывал свою коллекцию, стремительно бегая по комнатам, распахивая двери, заставляя их внимательно рассматривать сокровища плохо освещенного вестибюля и смотреть искоса через площадку лестницы на «Танец». «Только посмотрите! Какие краски! Лестница освещается этим панно, не так ли?» — кричал он со сверкающими глазами одному молодому журналисту. «Происходит что-то фантастическое, подобное сказке», писал другой словами, очень близкими к тем, что мог бы сказать Щукин. «Всё оживает, приходит в движение и кружится вихрем в диком иступленном порыве. Это лучшее, что написал Матисс, и, возможно, лучшая картина, которую до сих пор дал нам двадцатый век».

Энтузиазм, с которым встречали Матисса повсюду, был взаимным. Он заявлял, что только в Москве он встретил знатоков, способных поддерживать последние достижения в искусстве модерн, и он повторял снова и снова, что богатое прошлое России сделало их способными понимать будущее. Иконы, покорившие его с первого взгляда, принадлежали Остроухову, чья коллекция была одной из лучших в России. Приехавший с Щукиным к Остроухову на обед, Матисс весь вечер любовался иконами, заявляя затем, что «только ради икон стоило бы приехать из города, даже более удаленного, чем Париж». Под впечатлением он не мог уснуть всю ночь. Остроухов пригласил его посетить Третьяковскую галерею и показал ему залы с иконами. «Я потратил десять лет в поисках того, что ваши художники открыли в четырнадцатом веке», сказал Матисс в тот день.

Сдержанное отношение Остроухова к Матиссу не смогло устоять перед тем, с каким восторгом он рассматривал работы старых русских мастеров, к которым зритель обычно оставался равнодушным. «Я нахожу Матисса очень приятным, он настолько утонченный, культурный и оригинальный человек», писал он, оставив другие дела, чтобы сопровождать Матисса в качестве гида в поездках, доставивших удовольствие им обоим: «Я всё ещё провожу всё время с Матиссом, который покоряет меня всё больше и больше». Они посетили соборы Кремля и Новодевичий монастырь с его позолоченными крышами зданий и колокольней, стоящей высоко над Москвой-рекой. Они внимательно изучали иконы Иверской часовни, слушали старинные русские напевы в Синодальном колледже, проехали через березовую и дубовую рощи к редко посещаемым сокровищницам Староверческой церкви, расположенным в старинных, покрытых мохом, домах с резными и цветными украшениями, вдоль берега реки. Они посетили Никольский единоверческий монастырь и провели целый день на Рогожском кладбище.

Регулярные отчеты Матисса из Москвы были полны энергии и энтузиазма, без каких-либо следов жалоб на одиночество и отчаяния, переполнявших письма из Испании. Амели, снова покинутая в Исси, должна была признать, что, судя по всему, наступающая зима, в отличие от двух предыдущих, обещает быть продуктивной. Московский визит планировался не более чем на две недели (в конце Щукин настоял ещё на одной неделе).

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>